Читать интересную книгу Прошедшие войны. II том - Канта Ибрагимов

Пили снова коньяк. Не успели опорожнить полбутылки, как появилась Раиса с детьми, только теперь в сопровождении тещи. Ничего не говорили, только поочередно ходили по гостиной, убирая посуду, что-то прибирая.

Вскоре Цанку уложили спать здесь же, в гостиной, на разложенном роскошном диване. Вначале лежать было мягко, приятно от нежного белья. Потом стало неудобно, словно куда-то проваливался, в спину лезли упругие пружины. Хотелось пойти в туалет, но было неудобно. Долго не мог заснуть. Думал о друге. Теперь не знал, жалеть его или завидовать… Узнал лишь, что после того как Цанку арестовали в первый раз, послали Курто учиться в город. Здесь он случайно познакомился с Раисой. (Хотя, сказать честно, в это верилось с трудом, Курто был очень красив, по сравнению с женой.) После учился три года вместе с ней в Москве. Нынче Зукаев стал начальником управления снабжения системы профессионального, школьного и дошкольного образования. Это заведение входило в наркомат науки, образования и атеизма, где, в свою очередь, начальником был тесть Курто… На заре Цанка встал, тихо оделся, вышел в прихожую. В темноте не найдя чувяк, включил свет, увидел сиротливо лежавший на том же месте свой узелок, секунду подумал, понял, что выкинут, взял его воровато, обулся, осторожно прикрыл за собою дверь…

* * *

Стояла осень, тихая, погожая, малодождливая. Буковые и дубовые горные рощи вокруг Дуц-Хоте угомонились, затихли, стали прозрачнее, легче. Осенние деревья, как запоздалые девки, отгуляли расцвет и молодость, поняли, что приходит конец, взялись за ум, принарядились напоследок – стали яркими, разноцветными, видными. Однако все это уже не помогало, улетели птицы, нагуляли жир животные, уставшая от летнего буйства и зноя природа требовала тишины, покоя, размышления.

Цанка тоже свыкся с гражданской жизнью, стал потихоньку подстраиваться под большевистский лад. Нигде не болтал, ни с кем не спорил, в конфликты не вступал. По возможности скрытно от всех ходил в лес на охоту, там же в дупле старого дуба прятал пятизарядную винтовку, оставшуюся еще от Баки-Хаджи, – приносить ее в село, а тем более в дом, боялся. В выходные дни выгонял всех родственников, даже горделивых Басила и Ески, в лес на сбор диких даров природы. Чердаки Арачаевых ломились от собранных ягод шиповника, мушмулы и боярышника, грецких и лесных орехов, каштана и груши, грибов. Охотиться ходил далеко: боялся, как бы не услышали в селе его стрельбу. Дома говорил, что ловит дичь в капканы. В принципе все всё знали, но до поры до времени молчали, считали, что Цанка и так отсидел немало, а нынче никуда не лезет, работает себе сторожем в школе, и ладно.

Как-то в один из понедельников, когда пришел в Веденское НКВД для отметки, столкнулся лицом к лицу с Белоглазовым. Улыбнулся чекист синеглазой, приторно-сладкой улыбкой, подал руку, отвел в сторону.

– Ну, как дела, Арачаев? Почему к нам не заходите, а только в милицию, или они для тебя милее? – смеялся он то ли искренне, то ли с издевкой.

Цанка лицом ему улыбался, в душе страдал: не ждал он доброты от этих работников, знал прекрасно, что контакт с ними, даже самый задушевный, нежелателен: повсюду они обязаны искать врага, в этом их работа, смысл их существования.

– Ну что, Арачаев, говорят, всю дичь в лесу перестрелял? – говорил Федор Ильич, все так же загадочно улыбаясь.

– Ничего я не стреляю – на капкан ловлю, – заартачился Цанка, вынужденная, услужливая улыбка исчезла с его лица, оно сразу стало напряженным.

– Да ладно, ладно, как-нибудь разберемся, – Белоглазов посмотрел по сторонам, достал папироску, медленно закурил. – Ты вот что – надо одно дело сделать.

– Какое? – насторожился Цанка, ожидая самое неприятное.

– Нужен барсучий жир для лечения жены.

Арачаев облегченно выдохнул, напряжение сразу исчезло, теперь он действительно улыбнулся – просто, скупо, чуть даже по-детски.

– Все сделаю. Вы знаете, – Цанка забыл имя-отчество Белоглазова, – я сам после Оймякона страдаю легкими. Две-три недели назад начал пить жир – совсем другое дыхание появилось. Сейчас самый сезон, они жиру набрались, отъелись.

У Федора Ильича глаза расширись, загорелись, забегали так, что Арачаев, заметив это, замолчал в замешательстве.

– Ой, Арачаев, за живое задел – я ведь сам страсть как люблю охоту. А кабаны есть?

– У-у-у, этого добра хоть отбавляй.

– А ты с собаками аль как?

– Да у нас в лесу и собаки не нужны, постой на тропе с полчасика – сами прибегут. Тьма их там жуткая.

– А зимой на ночную засаду ходишь?

– Конечно, это самое азартное! Так вы собирайтесь, вместе пойдем.

Белоглазов сплюнул.

– Нельзя нам, нельзя, – при этом выразительно выматерился. – Слушай, Арачаев, а нельзя и кабанчика… Это, конечно, чересчур.

– Будет, – заверил Цанка, – только вот как привезти, у меня нет коня, даже телеги.

Белоглазов чуть задумался.

– У вас там новый председатель колхоза – Диндигов. Скажи ему, он доставит. Ну а насчет барсука – срочно, пожалуйста, жена хворает.

– Не волнуйтесь.

Распрощались коротко, как заговорщики. Когда Цанка чуть удалился, услышал:

– Арачаев, постой, иди сюда.

Он торопливо, как юноша, бойко вернулся, не бежал, но был близок к этому.

– Ты больше по понедельникам в милицию не ходи.

– Как это? – удивился Арачаев.

– Я все решу, – сухо, негромко сказал Федор Ильич.

– Большое спасибо.

– Ну, давай.

Через два дня новый председатель колхоза Диндигов Али и Цанка ночью погрузили на телегу двух молодых освежеванных кабанчиков, двух барсуков, доставили в райцентр.

На следующий день, к удивлению Цанки, даже жена его Дихант знала об этом скрытом от всех мероприятии, смеялась, говорила, что воняет от него свиньей.

А еще через день ночью, когда Цанка был на работе, у калитки школы со скрипом остановилась бричка, с нее грузно соскочил мужчина, хромой походкой заковылял спешно к зданию. Сквозь мутное, засиженное за лето мухами окно кочегарки Цанка увидел качающуюся тень, узнал председателя колхоза Диндигова, выбежал навстречу.

– Не думал я, что среди Арачаевых может быть такой болтун, не думал, – стал возмущаться он издалека, только увидев в дверях школы Цанка. – Как ты посмел? Ты что, дурак, что ли?

– Ты о чем? – удивился Цанка.

– Сам знаешь о чем, – бурно махал руками здоровенный председатель.

В темноте не видно было его лица, только несло водкой и какой-то острой закуской.

– Не знаю, скажи спокойно.

– Вся округа говорит о том, как мы кабанов отвезли чекисту. Ты знаешь, что теперь будет?

– Я сам удивлен, вчера ночью даже жена меня поддела. Сам в недоумении.

Наступила пауза, оба не смотрели друг на друга.

– Так как это могло разойтись? – взмахнул Диндигов руками, ударил ими сильно по крупным бедрам.

– Не знаю, разве что этот чекист Муслимов разболтал.

– В этих горах ничего не скроешь, даже с женой спать опасно – подглядывать будут.

– Не знаю, как это разнеслось: клянусь, что словом ни с кем не обмолвился, даже с братьями.

– Да я верю. Знали об этом только четверо: ты, я, Белоглазов и его помощник. Значит, этот Муслимов.

– Не знаю, я теперь даже стен боюсь.

– Ладно, разберемся. Точнее, с нами разберутся. Вот это беда – на ровном месте… Какого черта ему эти кабаны сдались, да и ты хорош, впутал меня в эту историю.

– Так ведь он сам попросил, – оправдывался Цанка.

– Ладно, спокойной ночи, – неласково буркнув, Диндигов исчез в темноте.

Всю ночь не спал Цанка, ворочался. Оказалось, не напрасно, наутро нагрянула домой милиция, перерыли весь дом, искали оружие. Ничего не нашли, однако, уходя, забрали мешок кукурузной муки и все сушеное мясо диких животных. Перед уходом объявили: если еще раз узнают, что Арачаев ходил в лес, будут действовать со всей пролетарской строгостью, то есть как обычно – арестуют.

– А если за дровами? – наивно интересовался Цанка.

– За дровами только по письменному разрешению лесхоза и при нашем уведомлении. И еще: каждый понедельник в девять ноль-ноль на регистрацию в райотдел, твои каникулы кончились.

Эти угрозы не возымели действия на Арачаева. В неделю раз он обязательно уходил в лес. Без мяса, без еды большая семья не могла бы существовать. Однако не это было главное. В лесу он чувствовал себя человеком: свободным, счастливым, раскованным. Только там, среди дикой, чистой природы, он обретал желанное спокойствие, душевное равновесие. Без леса, без этих гор, без этих изнурительных, рискованных переходов по узким звериным тропам он не представлял себе жизни. Азарт охотника овладел им, дикая природа оказалась сродни его характеру, врачевала его душу. Только это осталось его единственной отрадой и утешением в жизни.

Ходил Цанка на охоту только один, даже собак не брал, к тому же тех настоящих охотничьих собак, как у его дяди Баки-Хаджи, в округе и не осталось. Кругом были одни безмозглые дворняги. Иногда во время прогулки по горам его обуревала авантюрная мысль найти золотого козла Чахи, тогда он целыми днями в беспорядке где-то копался, строил планы, выпытывал, чертил какие-то схемы. Устав, ругал себя, корил за алчность и дармоедство, вновь увлекался охотой, с наслаждением бегал по скалистым просторам.